Она очень необычная, синяя церковь святой великомученицы Екатерины над Северским Донцом. И очень домашняя одновременно. Написать про эту церковь лучше, чем Емиль Сокольский, нельзя. Я и не пытался. Просто сфотографировал ее с высоты, а рассказ Эмиля Александровича взял полностью.

ВЕСЁЛАЯ ЛИТУРГИЯ

СТАНИЦА КРАСНОДОНЕЦКАЯ БЕЛОКАЛИТВИНСКОГО РАЙОНА

— Вот она, Краснодонецкая, — водитель распахнул дверь своей «ГАЗели», чтобы вдохнуть речного воздуха и вместе со мной основательнее оглядеть левобережье: все пассажиры вышли в соседней Синегорке. — На ту сторону тебе придётся пройти пешком, по понтонному мосту.

Северский Донец был спокоен и совсем невелик («каждую весну воду спускают», — объяснил водитель), берега низкие, ровные, и только Краснодонецкая чуть возвышалась на бугорке, ещё издалека узнаваемая по синей церкви на самой его верхушке.

Но бугорок оказался горой, лишь только я оказался на том берегу. Ступеньки взобрались на улицу, которая круто пошла на подъём. По левую сторону магазинчики, по правую — кафе и Дом культуры с колоннами от самой земли. А в перспективе, на вершине горы, прикрытая снизу ольховым сквером, выставившим перед собой на постаменте обелиск героям, — Екатерининская церковь, ещё более величественная, чем издалека.

Я давно мечтал её увидеть, и вот, накануне праздника святой Пасхи, эта мечта исполнилась. Что же меня так тянуло сюда? Берега Северского Донца, реки удивительной, таинственной красоты; старинная станица Екатерининская, нелепо переименованная в Краснодонецкую (особенно «повезло» в этом отношении Харьковской области: там, по меньшей мере, три населённых пункта, которые в советское время наградили названием Червоный Донец!), и, наконец, церковь во имя святой Екатерины, уникальность которой в том, что она — деревянная! Ей давно уже перевалило за сто, а она, крепкая, стоит и служит. Тогда как от многих каменных храмов на донской земле не осталось и фундамента.

Кроме церкви, в станице многое дышит стариной, и главная «старина» Екатерининской — её расположение. Части, на которые условно делится станица, до сих пор носят в народе свои исторические названия. Срединой именуют центральную — от реки и до вершины горы. Выше идёт Рынок, где можно найти несколько справных выразительных куреней. Правее Кипучий колодец, — западная окраина. К северу, возвышенным побережьем Донца, за балкой, по пескам тянется Куликовка, — не случайно там насадили сосновую рощицу, чтобы остановить их нашествие на станицу. А за Куликовкой уже дальний угол Екатерининской — Наумово, с привычной для этих мест растительностью: тополями, ольхой, ивами и жердёлами. Южнее, за ручьём, который носит название Соколовская балка, — самая тихая сторона станицы и самая разбросанная ― Забалка. Вечером, когда повсюду зажигают огоньки, Забалка кажется отдельным хуторком, не имеющим к станице никакого отношения.

Забалку можно пройти тропинкой по-над каменистым берегом излучины Донца (мимо бугорков, разделённых влажными балочками, мимо одиноко вышедших к реке домов, мимо диковинных сооружений из ветвей деревьев, похожих на строительные козлы, — это мостки для рыбаков, по-местному «кроватки»), — и впереди, на крутом повороте реки, глазам предстанет самое красивое место в окрестностях Екатерининской.

Здесь берег неожиданно вздымается многослойной скальной грядой. Особо мощный уступ напирает на реку и глубоко уходит под воду. Тропинка берёт подъём на вершину яра, усеянную кустистой акацией, ковылью и чабрецом. Отсюда открываются замечательные виды: на хутор Виноградный, что напротив, на правобережные обрывы, вырастающие за хутором, на леса, покрывающие левобережье почти до горизонта, и на Екатерининскую, полуспрятанную за поворотом реки. А за яром, в распадках которого уютно поселились ивы и ольха, карьер: здесь собирают «пластушки» — слоистый известняк, пригодный для строительства сараев и дворовых оград.

Если от карьера спуститься в лесок, или «кут», как говорят екатерининцы (и скалы потому называют Кутовскими), тропинка приведёт к полноводному ручью, который проделывает почти замкнутую петлю и нехотя вливается в Северский Донец. И отсюда, берегом Донца, можно прийти к тому самому выступу скал, нависающему над рекой и словно грозящему при первом удобном случае навалиться на неё всей своей неодолимой тяжестью. Перед выступом, у подножья гряды, где скалы, ещё не голые, в сквозной листве ив и вязов, отступают от воды, отводя место каменистому берегу, выходят родники: один сочится из-под камней, другой сыплется дождиком с обнажённого корня старого дерева, третий неслышно наполняет ванночку низкого тёмного грота, четвёртый напором изливается из скального отверстия.

Не сразу Екатерининская заняла своё настоящее положение, да и не желали вовсе жители Усть-Белокалитвенской и Усть-Быстрянской (часть этих жителей и составила население расположившейся между ними Екатерининской) переносить свои дома на возвышенное место; напротив, устроить новую станицу им хотелось по причине своего «гористого местоположения», а также дальности расстояния друг от друга. И, по предложению князя Потёмкина в Войсковую канцелярию, в 1775 г. на низменном берегу Северского Донца при устье Свидовской балки возникла новая станица, получившая, по просьбе переселенцев, название в честь императрицы Екатерины II.

Однако через два года казаки признали свою ошибку: по весне их дома, которых к тому времени насчитывалось всего десять, заливало полой водой, и пришлось перенести поселение верстой ниже по берегу реки. Там спустя четыре года, осенью, и заложили екатерининцы первую в истории станицы церковь во имя святой Екатерины. А ещё через четыре года освятили её.

И всё-таки станицу в 1835 г. снова пришлось перенести — подальше от песчаного грунта, неблагоприятного ни для строительства, ни для земледелия; так Екатерининская обосновалась на буграх, а церковь осталась на отшибе. Спустя пять лет и её переместили: подняли на каменный фундамент в самом центре станицы и впоследствии обновили. А в 1877 г., днём, она сгорела дотла.

Через два года на её месте построили новую — опять же деревянную, на крепком фундаменте, расширив двумя приделами: во имя Вознесения Господня и великомученика Пантелеимона, и обнесли каменной оградой с деревянными решётками. Так с 1879 года и стоит по сей день в станице, уже теперь Краснодонецкой, Екатерининская церковь, только окружает её ныне новая ограда, металлическая.

Пение колокола, который, как уверяют местные жители, был слышен до самой Белой Калитвы, впервые умолкло ещё до войны: церковь превратили в зернохранилище. Поручение срезать купола (основного здания и колокольни) вызвался исполнить дядя Гриша, или Григорий Петрович, и с задачей справился успешно. Перед оккупацией церковь чуть не взорвали — не хотели, чтобы зерно досталось немцам, да женщины взмолились: у нас у всех семьи, дети голодные, мы лучше по-быстрому разберём зерно по домам! Разобрали, и взрывать стало незачем. А при обороне Екатерининской послужила колокольня: на ней прятался наш миномётчик. Когда немцы бомбили станицу — бомбы разрывались в стороне от церкви. Одна угодила в дом Григория Петровича, погибли его жена и дочь...

Заняв Екатерининскую, немцы распорядились открыть церковь для богослужений; а после войны по решению местных властей её снова закрыли: просто заперли, и так, пустой, простояла она до 1985 г.

О дальнейшем мне рассказала приветливая просфорня Елена Александровна Брелгина:

— Дядя Гриша искупил свою вину! «Две головы срезал — двух и лишился», — так он горевал, и сделал кровлю и купола. Но то, что вы видите, это, конечно, не купола, а шляпы. (Действительно, и барабан, и звонница своими жестяными колпаками напоминают стилизованные «русские» теремки, и немного, вместе с тем, хоромы в стиле «финского модерна»). А Фёдор Григорьевич Быкадоров, председатель сельсовета, привёл рабочих на уборку территории вокруг церкви. Низовкин, председатель колхоза, помог с кровлей. И, конечно, бабушки работали — и наши, и из соседних хуторов.

А хозяйственница Валентина Ивановна чуть позже подвела ко мне обаятельного мужчину лет под шестьдесят с добрыми, благородными чертами лица, с бородкой, из-за которой я его в первое мгновение принял за священника:

— Это замечательный человек! — без остановки заговорила она. — Он нам дороже всех! Самый близкий, самый родной. О чём мы ни просили — никогда не отказывал. Если что случится — только он может помочь в любое время дня и ночи.

Александр Васильевич Овсов, бывший глава администрации, слушал и смущённо отмахивался: мол, хватит расхваливать! А Валентина Ивановна всё тараторила взахлёб:

— Сейчас он директор рынка в Синегорке. Я слышу, как он распоряжается по мобильнику: говорит спокойно и коротко — и его слушаются беспрекословно! Все его уважают, все любят.

Я потом имел много случаев в этом убедиться... А пока беседовал с Александром Васильевичем о его родных местах — окрестностях Синегорки и Екатерининской, — благодаря судьбу за тельную встречу с таким скромным, сильным и сердечным человеком.

…Убранство церкви было небогатым: голый потолок и почти голые стены, в углу при входе — сень с иконой святого Пантелеимона; с потолка свисали старинные канделябры, напоминавшие керосинки из бабушкиного обихода; торжественно горели свечи у икон Пресвятой Богородицы и Николая Чудотворца. С пасхальным приветствием обратился отец Владимир Ильич Конюховский — бессменный настоятель церкви, неустанный труженик, каждую копейку берегущий для её благоустройства, — так мне его представили Валентина Ивановна и Елена Александровна. Невысокий, суетной, с короткой бородкой, в очках, он напоминал дореволюционного интеллигента или, скорее, актёра, загримированного под сухонького старичка-профессора. Торопливыми шажками передвигаясь из алтаря в зал и обратно, словно что-то между делом разыскивая, отец Владимир сердито вёл службу, как если бы подозревал, что прихожане пришли сюда не к Богу, а на спектакль. Однако к началу службы собрались истинные богомольцы, благоговейно внимавшие молитвам. Хор пел неважно, но с настроением, и бабушка-певчая, увлёкшись, повернулась лицом к прихожанам и упоённо принялась дирижировать одной рукой. Ни одна неверная нота, ни одно неверное слово не ускользало от внимания батюшки, и тогда он строго бросал певчим краткие замечания. За полночь в церкви стало шумно: то на праздник пришли подвыпившие старшеклассники. Раза два отец Владимир останавливал службу, призывая молодых к порядку. На минуту наступала тишина, но потом гомон и хождения возобновлялись.

Весёлые разговоры и смех доносились со двора, из глубины кромешных тёмных улиц... Казалось, что Пасху празднуют уже везде: на земле, на реке, на деревьях и на крышах.

…И постепенно служба сошла на нет. Стало непонятно, что происходит. Казалось, галдят уже все вокруг — и богомольцы, и «зрители»... Наконец, батюшка взял в руки бумагу с обращением Патриарха и, собираясь читать, энергично снял толстые очки. Под ними блеснули другие очки...

...В церковной сторожке, по окончании службы, мы остались вдвоём с Александром Васильевичем Овсовым: служители ушли в домик священника накрывать стол. Мы открыли бутылку кагора, и тут в комнату вошла согбенная бабушка, что-то в ней забывшая.

— Попьёте кагору? — предложили мы.

— Можно! — бодро согласилась старица. — Только немножко: вот столько. — Она отмерила половину стакана.

Мы с Александром Васильевичем переглянулись. Бабушка махнула стакан, крякнула, потёрла руки и задорно прокряхтела:

— Ну, теперь я готова разговляться!

А что? Пасху праздновала вся станица. Каждый на свой лад.